Верно схвачен людоедский пафос "героической" поэзии о всяких сталеварах, чекистах, доярках, буденновцах и прочих матросовых с павликами морозовыми, так и надрывно-истеричная блатная "романтика" барачного фольклора. Это и есть самая настоящая, подлинная совковая культура, а вовсе не жалкие попытки подражать более-менее сохранившейся русской традиции и эпигонствовать у запада.
Это из юмористической антиутопии "Остров ГНИИПИ" (Государственный научно-исследовательский институт половых извращений) Николая Вильямса, присевшего на парашу в 1946-50. Будучи студентом-химиком увлекался, как все мальчишки взрывчаткой. Органы МГБ слепили из этого "контрреволюционный заговор"...
А еще Вильямс один из видных деятелей правозащитного движения. Он же автор знаменитой песни "Коммунисты мальчишку поймали", считающейся народной.
Чудовищная советская поэзия:
За загробной страной есть края — путь к ним долог и выжжен
Раскалённым дыханием адских огней, но местами проходит сквозь рай.
Но совсем не на этом пути, а значительно ближе — существенно ближе –
Расположен описанный ниже весьма примечательный край.
Солнца свет! Небес сиянье!
С влажным чем-то губ слиянье!
Даль колышется морская,
Запах моря испуская!
Расцветают злак и овощ;
Пасти жадные разинув,
Стаи жаждущих чудовищ
Поспешают в магазины.
… Ты вдыхал государственный воздух, ты в общественный гадил сортир,
Ты глазел на народные звёзды — и народ тебе всё простил.
Преступленья свои скрывая, ползал ты как смрадная вошь.
Но теперь, проститутка кривая, ты от нас никуда не уйдёшь!
Говори, змея, правду сущую — адреса, номера, имена!
Про воззренья свои, падла сучья, не моги и упоминать!
Не марай протокол, адреса говори,
адреса говори, всех, кто в заговоре!
Наточу я, братцы, финач –
ну и сила же, братцы, в ём!
Сука Кровяшкин, отдай хромовяч,
имей же, падла, совесть!
Сука сучия, падла падлючия,
тля кровяшкинская вонючая,
как же носит таких земля?
Как таких она терпит, бля?
А ещё такие есть суки,
у которых совести нет.
Есть такие падлюки…
Даже боцман, вонючий и грузный,
станет томным, эфирным, порхающим…
Каждую задницу заскорузлую
Превратим в цветок благоухающий!!
Колбаса на витрине была в магазине,
стояла на ей цена.
Цвет у её был трупный, синий,
была она сделана с пацана…
/с надрывом теперь/:
С малолеточки, с покойника,
выставлена в подоконнике!
Нонеча такое слово все в ГНИИПИ говорят,
Что покойник для живого — он учитель, друг и брат!
Молода была, страдала, да во дубравушке бывала,
Мы с милёнком в той дубраве, ой да играли в каннибала.
У нас и карточка была, едим мы человечину,
Только плёнка, где филе, Сучкою засвечена.
Печать, нас учат, точно
Острее колуна.
Канавы точно сточной
Вонючее она.
Мине милка изменила,
чтой-то мне не верится.
Выйду ль ссать — мине не ссытся,
Сяду срать — не серется!!
испуская запах трупный.
Он без видимой причины
умерщвлён другим мужчиной.
Вот мужчина ростом меньше
ждёт удобного момента.
Вот он прыгнул в стайку женщин
проверяет документы.
Вот мужчина, агромадный,
испуская запах смрадный,
присосался, хохоча,
к банке с надписью «моча».
Пей, несчастный дурачина!
Хохочи, безумец, звонче!
Вон ползёт к тебе мужчина,
хочет он тебя прикончить!!!
Вот он ближе, ближе, ближе,
вот осклабился бесстыже,
вот вонзил в тебя кинжал
и от радости заржал.
Кара где — за эти штучки?
Где мужчина в форме Сучки?
Безобразие какое!
Хорошо б такому гаду
в жопу лом забить под корень
или два забить бы надо!
Нет, не два — козлу такому
надо вбить четыре лома!!
Ночь крадётся, словно хищник,
ночь несётся с дикой прытью.
Всё ужасней, всё трагичней
развиваются событья.
Вот мужчина габаритный
в гимнастёрке колоритной
с гнусной рожей недовольной
жрёт напиток алкогольный
из бутылки грязной с виду,
испуская запах гниды!
Это ж нешто можно разве
быть тому подобной мразью?
Нож ему б поглубже в шею!
Но не то всего хужее,
а всего у нас хужее
молодёжное движенье!
Хохот слышится задорный
за дверьми мужской уборной
и ответный хохот нежный
за дверьми уборной смежной.
Там мужчин и женщин группа —
золотая молодёжь —
поедают части трупа —
слышны гогот и галдёж.
Страшно видеть эти пасти,
эти дыры средь лица;
в них, разгрызанный на части,
труп проваливается!
труп с кладби’ща — безобразье!
это ж нешто можно разве?
Разве ж мыслимо кладби’ще
превращать в источник пищи?
Это ж памятник былому,
царство вечного покоя!
Всем бы вам бы в зад по лому!
Безобразие какое!
Нет, необходимо, братцы,
нам налечь да разобраться,
разобраться да добиться
сатисфакции амбиций;
чтоб дождались, суки сучьи,
чтоб дождались в форме факта,
в жизни новой, светлой, лучшей,
чтоб однажды ночью как-то,
чтоб из пасти ночи чёрной
нам звенел финал мажорный,
где ликующе звучит нам:
сдохнул сволочь тот мужчина!
тот мужчина в форме гада
сдохнул с ломом там, где надо!
Стихи о роковой встрече
Шёл Вавила домой с кабака.
Рыло Вавиле побили слегка.
Ему пересечь остаётся овраг,
А там за оврагом родимый барак.
В бараке никто не тронет Вавилу.
Вавила — известный в бараке громила.
В руке у Вавилы наточенный нож,
И а’гент Вавила, и к Сене вхож.
Вроде бы всё спокойно. Однако,
навстречу Вавиле выходит собака.
А на собаке большая блоха
Желает с Вавилы пущать потроха.
С собакой не спорят, собака — сила.
Вспять и направо уходит Вавила.
Тайный там есть к бараку проход.
Видит Вавила: в проходе — кот.
Боже, за что испытанья такие?
Кошка в бою равносильна стихии.
Хрипло мяуча, худой и проворный,
Кот надвигается с бранью отборной.
Назад, где собаку таит темнота,
Вавила стремглав бежит от кота.
Вавила придумал: на узкой дорожке
Решает стравить он собаку и кошку.
Что это было! что это было!
В жизни такого не видел Вавила!
И «Сучка» три года потом изучала —
Мяукало, гавкало, выло, рычало,
Лились потопом во мраке ночи
Кровь и в крови кровавые клочья,
Облаком небо заволокла
Антиправительственная хула!
Давно это было. Кот и собака
Шестнадцатый год продолжают драку.
Блоха, не стерпевшая битвы накала,
На другую собаку перескакала.
Вавила в тюрьме на бессчётные годы.
Он нарушил закон об охране природы.
Четырнадцать раз сносили барак.
Всё остальное окутал мрак.
Отрывок из поэмы «Гнииповская ночь»
На башне бьют часы двенадцать.
Час волшебства и дивинаций,
час битв, убийств и грабежей.
ГНИИПИ пучится ночное,
как в бочке блюдо овощное
под действием дрожжей.
Час писка бодрствующих крыс.
Час напивающихся вдрызг.
Час свежевания добычи,
час смакования греха,
час слуха — нынче в лавке бычьей
давали точно потроха.
Ты больно, сука, стал доверчив.
Они не бычьи — человечьи.
Мне говорил палач.
Ты больно, сука, стал забывчив.
Они не человечьи — бычьи!
Они не бычьи — кляч!!
Топор — итог обмена мнений;
года тюрьмы за страсть мгновений!
и в сущности, вотще!
Забудут толпы любопытных
каких кишки дают копытных.
Давали ль вообще?
Производственная баллада
Трупом бешеной гориллы,
агромадным, словно сруб,
трупопровод засорило —
лопнуло двенадцать труб.
Запрягли в гориллу трактор —
тянут, тянут три часа.
Тракторист гориллу трахнул —
расстреляли, будто пса.
Чтобы сдать гориллу в сроки,
порешили год спустя
методом народной стройки
рвать гориллу по частям.
Автоген гориллу режет,
автокран суёт в торец…
Вдоль дороги вдоль проезжей
капает из труб мертвец…
Окаянная горилла
всю ГНИИПИ разорила!
Незнакомец
По вечерам ГНИИПИ нежится —
течёт налаженный уют.
Покойники не первой свежести
лежат на улицах, гниют;
сочится кровь из щели в здании,
от крови вверх струится пар —
то зданье общества «Дознание»,
идёт, наверно, семинар.
Из окон книзу хищно свесились
копыта, когти и тела;
висит плакат «Долой ответственность
за уголовные дела»;
прохожий с перебитой мордою
трусливо держит свой карман,
и тихо плавает над городом
вонючий розовый туман.
А в нужный час, сверкая орденом,
начальству душу веселя, —
веселый малый с мятым ордером —
подходит к ресторану «Бля».
И он сидит, и пьёт до полночи.
Внезапно он приходит в раж.
Служебным рвением исполнившись,
он вынимает карандаш.
Он из кармана рвёт наручники,
свисток себе пихает в рот…
Ни лом, ни нож, ни бритва лучшая,
ни гиря гада не берёт!
Перед конвойными-гориллами
напротив Сени я стою,
а Сеня, сука криворылая,
сидит и шьёт мине статью.
Зачем я жил, зачем гулял же я,
зачем я в «Бля» пришёл с ножом,
зачем полушку я одалживал,
зачем заказывал боржом?
Journal information