Первоначально пьеса называлась "В Париже". где Горький наблюдал ленинскую партшколу Лонжюмо, - учебное заведение для подготовки партийных кадров из рабочих.
В изначальном варианте в пьесе были описаны слушатели и преподаватели среди которых были Ленин, Сталин, Бухарин и др. большевики.
Публикация пьесы вызвала шквал негодования у Ленина и большевиков, но получила поддержку меньшевиков и других социал-демократов, - ликвидаторов и Троцкого, несогласных с диктаторской политикой Ленина.
Ленин писал по этому поводу:
// «Г-н горький помещает в «Русской мысли» грязный черносотенный пасквиль на революцию и революционеров».
«Он наблюдал Париж глазами озлобленного на демократию обывателя», которого «интересуется всего больше царящей в лакейской сплетней и скандальчиком. Идейных вопросов, разбираемых на парижских рефератах и парижской печати на русском языке, лавочник и консьерж-лакей, разумеется не замечает».
«Великие идейные вопросы, нигде, кроме Парижа, открыто и ясно не поставленные». Горький «расскажет вам, что из “квартиры одной очень известной в Париже революционной деятельницы” выдворили “не без помощи полиции” несчастную эмигрантку-проститутку, - что на балу с благотворительной целью “безработные” опять устроили скандал, что переписчик … “забрал вперед довольно значительную сумму денег и стал манкировать”, - что эмигранты “встают в 12 часов, ложатся во 2-м – 3-м ночи, весь день гости, шум, споры, беспорядок”».
«шантажистов в эмиграции ничтожнейшее число («десяток-два» на тысячи эмигрантов)»
Ленин назвал Горького Лакеем: «Лакей простой – конечно, в массе, исключая те сознательные элементы, которые уже стали на классовую точку зрения и ищут выхода из лакейского положения, - наивен, необразован, часто неграмотен и неразвит; ему простительна наивная страсть перебалтывать то, что всего легче до него доходит, что ему всего понятнее и ближе».
Однако Ильич признавал: «много тяжелого в эмигрантской среде. В ней, и только в ней, ставились в годы безвременья и затишья важнейшие принципиальные вопросы всей русской демократии. В этой среде больше нужды и нищеты, чем в другой. В ней особенно велик процент самоубийств, в ней невероятно, чудовищно велик процент людей, все существо которых – один большой комок нервов. Может ли быть иначе в среде людей замученных?».
«Когда испытаешь всю тяжесть измученной, постылой, болезненно нервной эмигрантской жизни и когда подумаешь о жизни господ Щепетевых, Струве, Головиных, Изгоевых и Кº, то никак нельзя удержаться, чтобы не сказать: какое безмерное счастье, что мы не принадлежим к этому обществу “порядочных людей”, - к обществу, куда сии лица вхожи, где им подают руку. В этом “порядочном обществе”, наверное, не бывает никаких скандалов. Проститутки не попадают чуть не на положение товарищей в квартиры этих господ. Нет. Они остаются на других квартирах. Безработные не устраивают скандалов на балах этой публики. Балы у них чинные. У них это разделено: проститутки (из безработных) на одной квартире, а балы на другой. И, если они берут себе переписчиков, то никогда не допускают такого разврата, чтобы переписчик забирал вперед деньги, да смел еще манкировать».//