Белый, не раз сидел. Дождался немцев. Затем служил по пропагандистскому ведомству, издавал всякие газеты.
Он, безусловно, монархист, сторонником был реставрации. Он интересную мысль высказывал, что
//Приведу еще один факт. В «Казачьем Стане» ген. Краснова, где было много и неказаков, среди его «новых» контингентов, я наблюдал странное явление: чем моложе был офицер, тем он был «правее». Выходило приблизительно так: полковники и майоры – «февралисты» – республиканцы с налетом антисталинского большевизма, есаулы тянули к чему-то неопределенному, вроде солидаризма, о котором там знали мало, а сотники и хорунжие ахали в самую без кавычек реставрацию: «Даешь Царя и никаких гвоздей».//
А вот, что он писал дальше:
//Это явление парадоксально лишь по внешности. Но внутренняя линия его развития ясна: чем моложе подсоветский человек – тем дальше он отходит от вызванного «прогрессизмом» февральского маразма, тем он здоровее. На него беспрерывно воздействуют два фактора: явная гнусность пореволюционного окружающего и обаяние словесных и вещественных воспоминаний о дореволюционном, «царском» прошлом. Отталкивание и притяжение.
Приведу еще один, почти анекдотический факт. В 1933 году, будучи арестованным НКВД, я был переведен из отвратительнoгo, тесного, набитого шпаной, провинциального клоповника (в буквальном смысле: нигде я не видел таких полчищ клопов) в ленинградский ДПЗ и посажен в одиночку, где вздохнул полной грудью.
– Как вам нравится ваше помещение? – иронически спросил меня следователь НКВД, очень молодой еще парнишка, желавший воздействовать на меня страхом «строжайшей изоляции».
– Восхитительно, – с вполне искренним чувством ответил я, – простор, проводная канализация, чудная вентиляция, кровать-сетка...
Следователь посмотрел на меня с некоторым удивлением и потом внушительно, с глубоким уважением, и даже гордостью произнес:
– Еще Царь строил!
Воспоминание о счастливом «царском вpeмeни» мелькает не только в шепотах уцелевших бабушек. Оно давит на сознание подрастающих поколений полной реальностью сохранившегося от тех времен и еще хорошего велосипеда, Зингеровской машины, домика с не протекающей еще крышей, трижды перелицованного, но еще пригодного шевиота с отцовского пальто, уцелевшей глубокой тарелки, какую трудно теперь найти. Оно давит и повсеместно и беспрерывно. Нищета современности устраняет противодействие этому давлению. Создается даже перегиб в сторону идеализации: компания Зингер не имела, конечно, никакого отношения к русской монархии, но теперь она агитирует за нее...//
Это ведь в начале 1950-х написано. Но, могу свидетельствовать, что это я помню и в 1970- начале 1980-х гг. А уже с середины коих можно было вполне открыто все говорить...
Journal information